Огурцова на линии
Primavera, Sandro Botticelli, 1477
Нравственные качества обнаруживаются в связи с намерением.
Природа дала человеку в руки оружие — интеллектуальную моральную силу, но он может пользоваться этим оружием и в обратную сторону, поэтому человек без нравственных устоев оказывается существом и самым нечестивым и диким, низменным в своих половых и вкусовых инстинктах.
Аристотель
Сложно переоценить актуальность и практическое значение нравственных критериев анализа именно в то время, когда требуется нравственная оценка происходящего. Легко быть «нравственным», рассуждая о прошлом, осуждая тех, кто уже не в состоянии тебе ответить. Но лишь решения, принимаемые индивидом каждый день, в полном соответствии со своим «нравственным законом внутри» (с. Эммануил Кант) – не только характеризуют личность человека, но и уровень демократичности всего общества.
Многие (не без давления извне) считают, будто голый «ум» в анализе на что-то способен без учета в априори нравственных критериев. Как правило, эти люди неспособны сформулировать ни один собственный вывод, к которому пришли самостоятельно, причем, задолго до того, как его озвучили другие.
Как раз сегодня можно дать вполне объективную оценку тем «выводам», к которым можно прийти в результате полного отрицания нравственного начала. Однако утверждения о превалировании в анализе голых фактов без их предварительной нравственной оценки – приводит не только к тому, что результате все общество получает безнравственные выводы.
Беда в том, что эти выводы – оказываются несовместимыми с жизнью самого общества.
Но начинать рассматривать нравственные критерии следует… с искусства, которое, казалось бы, вовсе не относится к сфере выживания общества.
Странно, что всех, кто утверждает, будто «настоящее искусство» можно создавать, не руководствуясь никакими нравственными критериями, что искусство «создается ради искусства», а писать романы можно и «в стол», — страшно возмущает, как только подобный подход распространяется и в отношении их самих. При всем зашкаливающем цинизме чьей-то личной позиции, – самой публичной фигуре страстно хочется, чтобы любой анализ в отношении деятельности публичных фигур последних лет, участвовавших в разрушении прежней морали советского общества, — базировался бы на самых высоких нравственных критериях, под которыми понимаются самые высокие планки общечеловеческих ценностей.
Но стоит лишь попробовать создать их образы средствами искусства, как все встает на свои места, поскольку сама ткань литературной основы, отражая реальную жизнь, немедленно впитывает в себя многообразные личные оценки их деятельности, аккумулируя самое главное.
И этот процесс далек от политической конъюнктуры, где, напротив, сегодня не учитывается «отклик снизу» — общественное мнение. Искусство не воспринимается душой человека, если в нем не будут отражаться нравственные принципы… которые каждому известны с рождения.
Искусство – тот самый «глас народа», выражение его духовных стремлений, к которому обычно не любят прислушиваться, поскольку удобнее подменять его расхожим мнением, убеждая себя, будто «народ спит». Но мнение народа выражается в общенародной приверженности к отдельным произведениям, а вовсе не ревом безликой толпы на митингах. И если наступает такой период, когда люди не читают книг на русском, предпочитая им жанровую литературу, не претендующую на мировоззренческий уровень, если они откровенно презирают отечественное кино, не имеющее добротной литературной основы, — это и есть «глас народа», свидетельствующий, что качество «пищи духовной» не соответствует потребностям общества.
Пожалуй, главным нравственным выводом из истории России ХХ века может служить вывод, что жизнь отдельного человека и человечества в целом можно значительно улучшить и приподнять над житейской суетой лишь средствами искусства.
Потому сегодня остается неизменным интерес к русской классической литературе, к классическому балету, постоянно растет интерес к опере, которую Рихард Вагнер считал «синтезом всех искусств». Люди постоянно тянутся к прекрасному хотя бы на уровне голливудских блокбастеров, являющихся куда более качественными кинофильмами. Причем, «массовая любовь» здесь весьма требовательна и избирательна. Одним словом, постоянная тяга к искусству, удовлетворяемая сегодня, в силу его недоступности, и через Интернет, доказывает, что это – важнейшая человеческая потребность, отражающая качественное изменение жизни индивида к лучшему.
Искусство творится лишь для того, чтобы в современных образах запечатлеть систему нравственных ценностей, – те маяки, которых каждый старается придерживаться в анализе. Вряд ли подобные вещи подвластны разуму, где для учета всего комплекса нравственных благ, без которых невозможно достичь полноты… человеческого счастья.
Не стоит ежиться при словосочетании «нравственные критерии», поскольку это вовсе не «чтение моралей» и, тем более, не «моральные обязательства», где идеология (или корпоративные интересы) стараются победить… совесть. Нравственность человека – это необходимое, но, к сожалению, не всегда достаточное условие человеческого счастья.
Мы все хотим любить и быть любимыми, но не за то, что обладаем деньгами или властью. Мы хотим материального благополучия и довольства, но достигнутого трудом, а не в качестве лагерной обслуги крематория.
Прошедший ХХ век позволил рассмотреть нерасторжимую связь человеческого счастья и нравственного удовлетворения – в различных социальных катаклизмах. И то, что лучшие образцы искусства постоянно находят отклик в душе читателя, слушателя, зрителя – как раз свидетельствует о высоких нравственных потребностях «нашего народа».
Если произведение искусства несет в себе правильно расставленные при создании художественных образов нравственные акценты, результат его воздействия на душу человека будет иметь очищающий и облагораживающий характер. В своем учении о трагедии Аристотель назвал такое воздействие катарсис. По Аристотелю, трагедия, вызывая сострадание и страх, заставляет зрителя сопереживать, тем самым очищая его душу, возвышая и воспитывая его. С его точки зрения, катарсис — очищение духа посредством душевных переживаний/сопереживаний.
Со времен Аристотеля человечество видело столько массовых трагедий, а изобразительные средства настолько приблизились к документальности, что большинство сочтет предлагаемые им методы… «чернухой».
И это предъявляет постоянно растущие претензии к нравственному аппарату самого «деятеля культуры», которые должен безошибочно определить, какие сюжетные линии и технические детали может отражать искусство, а какие факты нашего бытия, даже поданные в косвенном виде – навсегда опустят произведение на уровень «кича», псевдоискусства.
В соприкосновении с настоящим искусством человеческая мысль и чувства не расчленяются, идут слитно, одним энергетическим потоком, где воедино собрано все прошлое, настоящее и прогнозируемое будущее. Это как генетический код вечных исканий человеческого духа.
Интересно, что о жизни не стаи или стада, а именно человеческого общества – мы с древнейших времен судим не столько по останкам, сколько по наскальным росписям, украшениям и прочим памятникам культуры. И понять эту необъяснимую в иных условиях «тягу к прекрасному» можно лишь с нравственных позиций, рациональное начало здесь будет абсолютно бесполезным.
Что заставляло неизвестного художника палеолита оставлять в веках наскальные росписи, отрывая время от еды, житейских благ, «борьбы за власть»? Эти картины нельзя продать, унести с собой, их можно лишь отдать с кусочком души всем людям. Но если еще можно предположить некие личные мотивы художника, далекие от чистого альтруизма (желание славы, поклонения и т.п.), то ведь никто из зрителей не был обязан на них смотреть.
Пещера Ласко во Франции – важный палеолитический памятник по количеству, качеству и сохранности наскальных изображений. Живописные и гравированные рисунки пещеры не имеют точной датировки. Долгое время их приписывали древней мадленской культуре, но последние изыскания показали, что скорее они относятся к более ранней солютрейской культуре.
Конечно, автор этих росписей, начиная трудоемкий процесс их создания, не имел никаких гарантий, что она дойдет до потомков, что ее не уничтожат вандалы из соседнего племени, что она понравится его соплеменникам. Он творил, поскольку иначе не мог. И сегодня от фантастических картин невозможно отвести глаз. Но можно быть абсолютно уверенными, что в каждом нашем успехе, в потребности к творчеству, во всех достижения человечества – неизвестным нам «геном» уже вписано это наскальное полотно.
* * *
В широко известном восклицании Цицерона «О времена! О нравы!» нормы сложившихся общественных отношений на уровне «прилично/неприлично» — привязываются к определенному временному периоду. Впрочем, время определяет не сами нравы, а сложность проявления лучших человеческих качеств, совокупность рисков сохранения в себе человеческого достоинства.
Ценность нравственной позиции заключается как раз в неизменности представлений о добре и зле – вне зависимости от тех условий, в которых протекает человеческая жизнь. Нам и сегодня вполне понятны духовные стремления и поступки людей далекого прошлого. Нравственные критерии остаются неизменными, не меняясь с местом и временем, поэтому мы легко входим в прозаическую ткань исторического романа, ориентируясь среди персонажей хотя бы на уровне плохой/хороший. А изречение Цицерона превратилось в афоризм, поскольку люди частенько употребляли его для характеристики современной им действительности.
Античность вообще дала многообразную основу определения нравственности, как совокупности общепринятых общественных нравов, т.е. того, что принято в современном обществе, а что не может являться общепринятой нормой в конкретный временной отрезок.
О времена, о нравы! Сенат отлично все знает, консул видит, а он все еще жив! Жив? Мало того, он является в сенат, желает быть участником в обсуждении государственных дел; он взором своим намечает и предназначает к смерти из нас — то одного, то другого. А мы — подумаешь, храбрые люди! — воображаем, что все делаем для спасения государства, если стараемся уклониться от безумных его выходок, от его покушений! На смерть тебя, Катилина, давно уже нужно отправить приказом консула, на твою голову обратить эту гибель, которую ты замышляешь против нас.
Была, была некогда в нашем государстве такая славная доблесть, что люди решительные дерзали укрощать вредного гражданина более суровыми мерами, чем самого жестокого врага. И сейчас, Катилина, есть у нас против тебя сенатское постановление огромной силы и важности; государство имеет мудрое предуказание сената; мы, мы, говорю открыто, мы, консулы, медлим!
[Из речи Цицерона против вольноотпущенника Катилины]
Чезаре Маккари (1840 — 1919) «Цицерон обличает Катилину» (1882—1888 гг.)
Цицерон снискал широкую известность выступлениями против вольноотпущенника Катилины, любимца диктатора Суллы, и в ходе процесса против наместника Сицилии Вереса. Он произнес речи в защиту общественных нравов — против людей, пользовавшихся близостью к власти в своих личных интересах. С его стороны участие в этих делах было изначально безнадежным шагом, но общественная поддержка в этих процессах была целиком на его стороне, поскольку он выступал с нравственных позиций, требуя справедливости.
Его речи дошли до нас наравне с памятниками литературного творчества, что само по себе доказывает, насколько важны для человеческой цивилизации именно нравственные критерии поведения в обществе.
Вижу, я судьи, ни у кого нет сомнения в том, что К. Веррес на глазах у всех ограбил в Сицилии все здания — как священные, так и мирские, как частные, так и общественные, и что, совершая всякого рода воровство и грабеж, он не только не чувствовал страха перед богами, но даже не скрывал свои преступления. Однако против меня выставляется особого рода защита, пышная и великолепная: мне следует заранее обдумать, судьи, какими средствами отразить ее. Дело ставят так, что провинция Сицилия благодаря его доблести и исключительной бдительности в смутные и тревожные времена была сохранена в безопасности от беглых рабов и вообще от опасностей войны. Что мне делать, судьи? На чем мне сосредоточить основу моего обвинения? Куда обратиться?
Всем моим натискам противопоставляется, словно какой-то барьер, эта слава хорошего полководца. Я знаю этот прием, вижу, в каком пункте будет торжествовать Гортензий [Известный римский оратор, противник Цицерона, защищавший Вереса]. Он опишет опасность войны, трудные времена государства, недостаток в командирах, затем станет умолять вас, а далее выставит якобы справедливое требование, чтобы вы не дозволили сицилийцам их показаниями отнять такого главнокомандующего у римского народа, чтобы по вашей воле обвинение в алчности не затмило его славу хорошего полководца.
[Из речи Цицерона против Верреса]
В речи Цицерона против известного полководца Вереса перечисляются его безусловные заслуги в «смутные и тревожные времена», которые его защитник Гортензий неоднократно напоминал присутствующим, отмечая, что ни обвинители, ни судьи не имеют таких личных заслуг перед Отечеством.
Вместо того, чтобы отрицать всем известные факты, Цицерон, выступая против мощной официальной защиты Вереса, сам перечисляет достоинства обвиняемого, показывая, глубину его нравственного падения именно на фоне его безупречной репутации «главнокомандующего римского народа». Цицерон доказывает, что прежняя безупречная служба на благо Отечеству не давала нравственного права известному полководцу грабить и разорять сицилийцев, т.е. делая то, что не смогли сделать их военные противники и беглые рабы, от которых Верес защитил сограждан в свое время.
Цицерон впервые говорит о том, что от внешней угрозы обществу защититься намного проще, чем от человека, облеченного властью, проявляющего безнравственное отношение к собственным гражданам, считая, что они многим обязаны ему за прежние заслуги.
Биография Цицерона с его жизненными взлетами и падениями, может сама по себе являться обоснованием особой важности нравственного выбора для публичной фигуры. К сожалению, абсолютно правильное нравственное понимание дел Катилины и Вереса, не уберегло самого Цицерона от тех же ошибок. Он начинает болезненно воспринимать то, что многие его нравственные поступки сограждане воспринимают как должное, не замечая, что во многом это происходит и под влиянием его речей, где он доказывал, насколько естественно для человека быть нравственным, а не наоборот. Тем не менее, его карьера идет в гору, а слава и влияние Цицерона достигают своего пика так, что, восхваляя его решительные действия, Катон публично называет его «отцом отечества».
Однако в это же время Плутарх пишет: «Многие прониклись к нему неприязнью и даже ненавистью — не за какой-нибудь дурной поступок, но лишь потому, что он без конца восхвалял самого себя. Ни сенату, ни народу, ни судьям не удавалось собраться и разойтись, не выслушав ещё раз старой песни про Катилину … он наводнил похвальбами свои книги и сочинения, а его речи, всегда такие благозвучные и чарующие, сделались мукою для слушателей.»
Плутарх отмечает, что Цицерон не сделал ничего дурного, он выставил личные интересы выше общественных иным путем, не «распиливанием бюджета» или грабежом мирного населения непомерными поборами. Но он в точности так же в каждой речи позволял себе упрек всему обществу в «старой песни про Катилину», как его противник Гортензий пытался упрекнуть общество заслугами Вереса.
С литературной точки зрения, ораторская деятельность Цицерона в этот период идет по изначально безнравственному пути, поскольку он сам пытается создавать в речах свой образ, — вне общественной критики, исключая любую стороннюю оценку собственной личности, в сущности, навязывая обществу собственный культ.
Но, полностью исключая общественное мнение из нравственной оценки собственной личности, — Цицерон терпит настоящий крах всех своих надежд.
В борьбе за власть между Марком Антонием и молодым Октавианом, наследником Цезаря, он принял сторону последнего отнюдь не из нравственных соображений или государственных интересов. Он решил, что сможет манипулировать юношей и с его помощью добиться личной безраздельной власти.
С целью ослабления позиции Антония он произнёс 14 направленных против него речей, которые он назвал «филиппиками» по аналогии с речами Демосфена, в которых он обличал Филиппа Македонского. Однако когда Октавиан, благодаря поддержке, оказанной ему Цицероном, пришёл к власти, он немедленно включил имя Цицерона в проскрипционные2 списки «врагов народа».
Но вначале к его речам, избыточно наполненными моралью и нравоучениями за гранью личной скромности, с игнорированием общественного мнения, — стали оставаться равнодушными слушатели и читатели из-за безнравственного снижения требовательности к самому себе.
Говоря об общественно значимых вещах, Цицерон мог использовать свой личный опыт, но не в качестве самооправдания и самовосхваления, выдвигая себя самого за рамки общественной критики и, в конечном счете, за рамки общества, — а лишь для того, чтобы полнее раскрыть мысль, объяснить, что именно подтолкнуло его прийти к таким выводам.
Его публичная деятельность в определенный момент, когда Цицерон уже мог считать, что «жизнь удалась», — начала рушиться из-за отсутствия элементарного сопереживания, которое уже не могли вызвать в согражданах его блестящие речи «немного о себе». Хотя при его славе и известности, блестящей карьере, он мог счесть пустяком то, что его… перестали слышать.
Он не понимал, что попытка вознестись над обществом в речах – показывала тот же уровень нравственного падения, отмеченный им у полководца Вереса, когда он стал глух к мнениям сограждан.
Плутарх лишь отражает сложившее двойственное мнение о жизни Цицерона, повторяет уже данную ему оценку, закрепившуюся в общественном мнении. Здесь особенно интересно, что наиболее рискованные поступки Цицерона, продиктованные его нравственной позицией, — «сходят ему с рук», способствуют широкой известности, к которой он так стремился. Более того, именно они увековечивают его имя. А вот весьма расчетливые «филиппики» в поддержку Октавиана, — приводят его к гибели.
С этих пор слово «филиппика» носит уничижительный характер в отношении набора пышных никчемных эпитетов, не только не соответствующих реальности, но сказанных вне нравственной оценки, «ради красного словца».
* * *
…Искусство – это не жизнь, но ее отражение. Именно оно останется тогда, когда никого из нас не останется. Перед ним все равны и, кстати, равны как нравственные, так и безнравственные, ведь нравственный выбор, лежащий в основе каждого произведения, — для всех одинаков. Кроме того, все вполне одинаково чувствуют… несправедливость, поскольку главная мысль искусства – всегда о справедливости, о том, как должно быть при неком идеальном стечении обстоятельств.
Человеку проще прийти к нравственным выводам на чужом примере, в искусстве, где сюжет произведения и художественные образы могут помочь восстановить наивную детскую веру в справедливость, как в естественную меру между деянием и воздаянием.
В основе такого искусственного отражения – останется запечатленным образ времени, в данном случае, «нашего безнравственного времени». И все, абсолютно все спохватываются об этом «пустячке» лишь тогда, когда бывает уже очень поздно что-нибудь изменить. В особенности, поздно сделать это на словах или другими методами искусства.
Впрочем, именно поэтому многие произведения искусства вызывали резко негативную реакцию власть имущих и даже преследования. С древних времен возникают сказки о животных, а затем басни, в героях которых люди легко узнают себя и своих современников, несмотря на иносказательный «эзопов язык».
Образ времени в художественном произведении проявляется как раз в нравах героев, в том нравственном выборе, к которому они склоняются в ходе развития сюжета — своих мечтах и стремлениях, как судят о поступках других людей, проявляя нравы, заложенные автором в их образ. И то, какие человеческие качества выявляются автором в образе, дошедшем до нас исключительно благодаря на века замкнувшейся эстетической триаде автор-образ-(читатель/зритель/слушатель) — лучше всего характеризует и образ времени.
Открытые морали и нотации, к которым можно отнести и поздние речи Цицерона, свидетельствуют о том, что произведения искусства в своем нравственном уровне – не решают проблем современного ему общества.
Со времен Цицерона человеческая цивилизация сделала грандиозные шаги в процессе технического сопровождения распространения информации, но и в новых технологиях процесса создания новых и «оцифровывания» классических произведений искусства. Однако и технически развитое общество не свободно от попыток чтения моралей и нравоучительных сентенций, от методик «воспитания нравов»… репрессивными мерами, когда власть и закон используются в качестве своеобразной проскрипции2 инакомыслящим.
Основная роль искусства заключается в своеобразном нравственном посредничестве между обществом и властью. Особое значение оно приобретает в те моменты, когда властью обличены люди, испытывающие острый кризис легитимность власти. Обычно они пытаются обосновать легитимность нахождения на вершине прошлыми заслугами, открытой моралью всему обществе, стараясь придать своему образу необходимую харизматичность на уровне родоплеменных отношений, из которых человечество давно выросло.
Отметим, что и в палеолите искусство наскальных росписей дает человеку ту степень внутренней духовной свободы, которая необходима для свободы его нравственного выбора. Итак, этот выбор должен быть сделан, прежде всего, свободно, вне связи с давлением реальности, в ходе размышлений человека о жизни. Чаще всего это становится возможным лишь в иллюзорных рамках искусства при мобилизации всего жизненного опыта индивида.
Настоящее искусство при этом должно стоять на принципах безусловной важности для всего мироздания каждой человеческой жизни, настаивая на уникальности и ценности каждой личности читателя/зрителя/слушателя, поскольку создаваемые в сотворчестве образы только так могут обрести необходимую силу человеческой души.
Искусство должно освободить эту мощную творческую силу, чтобы в ходе катарсиса человек смог подняться над тяжестью приземленных сиюминутных размышлений и… ощутить радость бытия, зачастую заслоняемую материальной несвободой реального мира, отодвигающей духовные потребности на задворки человеческого сознания.
Но искусство – это еще и воплощенная мечта человека о бессмертии. Искусство способно «законсервировать» в своих образах времена и нравы, сквозь века передать образы ушедших веков.
Дошедшее до нас изречение Екклесиаста «Все было под Луной», означает, что изменяются лишь внешние условия нравственного выбора, а его суть остается прежней. Мы полагаем, будто живем в «новом времени», технические возможности которого превосходят самые смелые фантазии авторов прежних времен, мы считаем, будто наши проблемы уникальны, а переживаемые чувства и мысли никого ранее не посещали. Но лежащий в основе наших поступков нравственный выбор ставит нас перед прежней дилеммой: как остаться порядочным человеком вопреки внешним условиям. Поскольку ни при каких технических достижениях не меняется верх и низ, черное и белое, а безнаказанное преступление не становится доблестью.
Искусство доносит до нас душевные муки навсегда ушедших поколений, испытывавших аналогичные чувства… несправедливости, поскольку главная мысль настоящего искусства – это стремление к справедливости, к разумной мере деяния и воздаяния. И если порок остается безнаказанным современниками, он получает осуждение в искусстве, выносят на суд читателя/зрителя/слушателя все бывшее под Луной так, что можно одновременно примерить на себя роль и судьи и подсудимого.
В искусстве осуществляется преемственность поколений, прошлое остается живым образным примером нравственного выбора, а не ущербной ступенькой настоящего. Повторение на новом витке аналогичных ситуаций прошлого, уже неоднократно получивших нравственную оценку, — в настоящем современном искусстве осуществляется с опорой на памятники прошлого, так называемую классику. В нравственной оценке потомков заключается исключительно важная для человечества связь между временами, поскольку и для конкретной личности важно знать, насколько порядочными были его родители, чтобы, руководствуясь их примером, встречать все невзгоды судьбы со спокойной совестью.
Эта важнейшая задача искусства, выступать связующей нитью Ариадны в лабиринтах истории, лучше всего иллюстрируется фразой из трагедии «Гамлет» Вильяма Шекспира (акт I, сцена 5 встречи Гамлета с Призраком):
Эжен Делакруа (1798—1863) Иллюстрация к сцене встречи Гамлета с Тенью отца
«Прервалась связь времен». Шекспир
Порвалась дней связующая нить. Как мне обрывки их соединить! Борис Пастернак
Век расшатался — и скверней всего, Что я рожден восстановить его! Михаил Лозинский
Сорвалось съ петель. — Подлое коварство! О, лучше бы мне вовсе не родиться, Чемъ исправлять тебя. Аверкiевъ (1895)
Ни слова боле: пала связь времен! Зачем же я связать ее рожден? А.Кронеберг (1844)
Век вывихнут. О злобный жребий мой! Век вправить должен я своей рукой. А.Радлова
О, Боже! Время — в беспорядке и смятеньи, Неужто жребий мой внести в него успокоенье? В.Рапопорт
Расстроен мир… Проклятый жребий жизни — Зачем совершить я должен этот подвиг! П.Гнедич
Читать по теме:
- Нравственные критерии анализа. Часть 1
- Нравственные критерии анализа. Часть 2
©2010 Ирина Дедюхова. Все права защищены.
Статья вошла в книгу «Нравственные критерии анализа»
Принципы нравственного поведения
Несмотря на то что нравственность — это сугубо индивидуальное понятие, в современном обществе все же существуют единые принципы. В первую очередь к таковым относится равенство прав всех людей. Это означает, что по отношению к человеку не должно быть дискриминации по половому, расовому или любому другому признаку. Все люди равны перед законом и судом, все имеют одинаковые права и свободы.
Второй принцип нравственности основывается на том, что человеку позволено делать все, что не идет вразрез с правами других людей и не ущемляет их интересов. Сюда можно отнести не только вопросы, регулируемые законом, но и морально-этические нормы. К примеру, обман близкого человека не является преступлением. Однако, с точки зрения нравственности, тот, кто обманывает, причиняет страдания индивиду, а значит, ущемляет его интересы и поступает аморально.
